Оправдательное искусство Александра Феклистова
1994
г.
лОн у нас оригинален, ибо мыслит╗ Ч так, словами Пушкина о
Баратынском, вполне уместно начать разговор об актере
Александре Феклистове. Пожалуй, можно сказать, что в
Феклистове нет почти ничего актерского Ч ничего манкого,
полого, женственного, зыбкого, расплывчатого, скользкого,
раздвоенного, подмигивающего, хихикающего, глумливого,
обезьяньего; никакого лактерского обаяния╗: голос Ч как
сухих крошек набрал в горло, фигура плотная Ч но атлетом
напоказ не назовешь. Ничего актерского Ч в актере, язык нищ,
и стоит обогатить его другим определением. Он родился в 1955
году в Ленинграде, отец Ч военный, мама Ч инженер. Детство
прошло в Коломне, в 1969 году семья переехала в столицу, а в
1971-м старшеклассник Феклистов пришел в студию на Красной
Пресне, к Вячеславу Спесивцеву. После школы ни в один
театральный вуз его не приняли. Он работал на заводе, учился
в педагогическом институте, а в 1978 году все же поступил в
Школу-студию МХАТ на курс Олега Ефремова. В 1982 году был
принят во МХАТ, где проработал шесть лет. Еще во время учебы
вместе с однокурсниками Михаилом Мокеевым и Романом Козаком
сделал спектакль лЭмигранты╗ Ч московскую легенду, символ
подпольного, подвального театра 80-х. Снимался в кино, в том
числе в популярном фильме о первых днях войны лОтряд╗, в лСтранной
истории доктора Джекила и мистера Хайда╗, где был
партнером-лдвойником╗ Иннокентия Смоктуновского, в советском
телесериале о БАМе лЛучшая дорога нашей жизни╗, в лперестройку╗
Ч в лентах лПлюмюум, или опасная игра╗, лШура и Просвирняк╗,
после лперестройки╗ Ч в лПрорве╗. Прокинув МХАТ, работал в
театре-студии лЧеловек╗, затем Ч в Пятой студии МХАТ и в
театре им. Станиславского, играл в спектаклях Романа Козака
лМаскарад╗ и лДон Кихот╗. В прошлом сезоне в антрепризе
агентства лБогис╗ сыграл с Олегом Меньшиковым спектакль лN Ч
Нижинский╗. В этом сезоне в той же антрепризе играет
спектакль по лШинели╗ Гоголя Ч лБашмачкин╗. Играет один.
Не снискал никаких призов, премий, ни званий, ни
популярности у пионеров и школьников. Заработал безупречную
профессиональную репутацию и кое-что сверх нее. Об этом лсверх╗
и речь.
Ч Вы почти не даете интервью. Почему?
Ч Не очень люблю. ЯЕ плохо формулирую. Вне живого контекста
выходит глупо. И вообще я считаюЕ мое глубокое убеждение,
что даже спектакль должен выходить без фамилий. Со мной
никто не хочет соглашаться, но свою фамилию я бы не давал.
Ч Это средневековый какой-то подход: анонимное творчество.
Ч Ну а что? Мы ж не на свои имена работаем. Для другого
работаем.
Замечательна его интонация. Передать ее сложно, а между тем
в ней вся суть. Этот тихий голос, этот полувнятный
придыхающий смешок, которым смягчается любое утверждение,
хоть в малейшей степени отдающее непреложностью. Смешок
звучит очень-очень часто Ч потому что Феклистов говорит
всерьез все, что говорит. В сущности, он дидактик и моралист,
этот светловолосый человек с лицом русского разночинца:
высокий лоб с залысинами, жесткая лепка щек и скул, твердый,
но и чуть мечтательный взгляд, полные лдобрые╗ губы. О
хороших актерах известно, что, взрываясь на сцене, в
повседневном общении нередко кажутся они людьми
невыразительными. Лицо Феклистова, на сцене являющее чудеса
подвижности, в разговоре почте статично. Но никакой
противоположности нет: ведь и на сцене, вне зависимости от
роли, сквозь любую мимику, сколь угодно гротескную,
проступает тот же отблеск. лОн у нас оригинален, ибоЕ╗ Ч ибо
пытается думать, да притом не навязываясь.
Ч Вам приходится в последнее время отказываться от работы?
Ч Ну сейчас все меньше, особенно в кино, где я раньше
отказывался часто, иногда с сожалением: не люблю совмещать
кино и театр. Теперь предложений сниматься гораздо меньше. А
от театральной работы приходится отказываться и сейчас.
Ч Почему?
Ч Я придумал себе такую формулировку для отказа Ч она очень
хорошо действует. Я говорю, что хочу не лиграть роли╗, а лоформлять
идеи╗. То есть это на самом деле близко к истине. Не хочется
исполнять роль, хочется нуЕ жить в ней. Интересно каждый раз
пытаться создавать не новый спектакль, а новый театр.
Если считать с начала, с отрочества, то Феклистов уже болеше
двадцати лет на сцене. Это очень долго, и он отдает себе
отчет в том, как много видел. Истовое, почти исступленное
сектантство спесивцевской студии; Школа Ч не столько
Ефремова, сколько Ч шире Ч грузного мхатовского умирания;
подвал на Бауманской, куда внутренние эмигранты,
передаваемые из рук в руки, добирались смотреть пьесу лпро
себя╗; студийное братство с однокурсниками-друзьями;
неудачная попытка прижиться в театре Станиславского; наконец,
продюсерский гений Галины Боголюбовой, руководителя
агентства лБогис╗Е как много способов делать театр
перепробовал Феклистов! Почитай, все возможные. Поразительно,
что весь этот опыт сказывается в его теперешней игре Ч
причем в позитивных, утвердительных своих сторонах. Редкий
пример способности к отбору и усвоению лучшего. В его
Башмачкине виден и мрожековский работяга, и крутолобый
мученик мысли Арбенин, в круглых очках и неловко сидящем
фраке, и бродяга Владимир из лВ ожидании Годо╗, и сердитый
скептик Санчо из лДон Кихота╗.
Да, Феклистов Ч актер конца века, и его работа чрезвычайно
искусна. Да, ему знакомы ухищрения ремесла, с помощью
которых зрителя щекочут или тормошат. Но он не щекочет и не
тормошит, и это необычно. Раз за разом эпоха вынуждает его
играть людей людей, пребывающих, так сказать, за гранью
человеческого. Эпоха, которая от рождения больна: мир силы и
чувственности она считает скверным и разрушительным, а мир
морали и разума Ч обанкротившимися, если, конечно, имеем о
нем понятие. Но Феклистов-то здоров Ч вот в чем дело, и
болезненная раздвоенность для него не данность, а проблема.
И там, где другие вязнут в домодельном подсознании, либо в лвалтасаровых
пирах╗ нарисованной плоти, либо, того хлеще, пускаются печь
в прокопченной лдуховке╗ жесткие моральные пышки, Ч там
Феклистов с упорством начинает свой кропотливый поиск
положительных начал. Минутами в Феклистове и впрямь виден
его учитель Ефремов: актер, способный говорить с людьми со
сцены от своего лица. Все то, что было и есть в
шестидесятническом, вообще русском интеллигентском театре
достойного и привлекательного Ч тонкость чувства без
слащавости, интеллектуальная напряженность, готовность
говорить о существенном при отсутствии подлой боязни
показаться неуклюжим Ч все это оживает в игре Феклистова с
удивительной естественностью. Интеллигентский пафос
вменяемости вновь получает оправдание Ч и как раз тогда,
когда особенно нуждается в нем. Именно таким оправданием
было существование Феклистова в лНижинском╗ Ч спектакле
талантливом, но ощутимо тронутом порчей и едва-едва не
соскользнувшем в непоправимую пошлость. Чего бы стоит
блестящий Олег Меньшиков, чей Нижинский потакал пресловутому
предсставлению о лхудожнике-гении-безумце╗ слишком явно,
чтобы не вызвать желания дернуть за эти торчащие уши, когда
бы рядом не было феклистовского героя с его настороженностью,
с его основательностью? Феклистов играл Сальери Ч не
завистливого отравителя гениев, а их истинного поклонника, в
конечном счете Ч создателя. Такого Сальери воспел
Мандельштам, от такого почитателя, оттолкнувшись, совершил
свой прыжок в свободу Нижинский Меньшикова.
Ч Вы не входите ни в какой театральный коллектив и в новом
спектакле играете один. А между тем десять лет назад
корпоративный дух был очень для вас значим, идея поколения
была своеобразным лтараном╗ в борьбе с рутиной. Долгое время
имена Ч ваше, Романа Козака, Дмитрия Брусникина, других
ваших соратников по Пятой студии МХАТ Ч почти всегда
упоминались вместе. Теперь времена изменились?
Ч Внутренне мы не разрушили связей. Продолжаем, тамЕ
вcтречать праздники вместе. Преподаем вместе в Школе-студии.
Но вообще, наверное, да Ч дух ушел, все подразвалилось.
Раньше мы групировались вокруг Козака, а теперь Брусникин
сам ставит, Игорь Золотовицкий преподает в Париже, Егор
Высоцкий в Германии живетЕ Мы, конечно, ощущаем себя людьми
одного поколения, хотяЕ все сильнее и сильнее чувствуем
острые углы друг в друге. Поскольку творческие интересы
часто расходятся. Впрочем, не исключено, что мы можем
сойтись опять Ч есть такие планы.
А что касается коллективаЕ Я все время талдычу в своих
редких выступлениях, что меня совершенно не устраивает
нынешняя система театрального производства. Она складывается
таким образом: в 11 часов приходят люди на репетицию, в
два-три все заканчивается, вечером спектакль Ч или его нету,
и репетиции тоже часто нету. Все растягивается на месяцы,
декорации вовремя не готовы, играть уже ничего не хочется, и
энергия уходит в буфет. Я вот встретил тут Станислава
Андреевича Любшина, и он спрашивает: лТы не хочешь во МХАТ
вернуться?╗ Я говорю: лНет, как-то не хочу играть раз в
месяц╗ А он: лВот и я тоже Ч как выйду на сцену раз в месяц,
так думаю: умру или не умру сегодня?╗ Ну Ч как это? А в
агентстве мы по 8Ц10 часов репетируем, и вся жизнь
фактически посвящается этому: весь досуг, все книги.
Полноценная жизнь. А выпустив спектакль, играем каждый день.
Удачно, неудачно Ч но спекталь становится крепким.
Ч А то, что вам камерный спектакль видит лишь узкий круг
людей, не удручает?
Ч Камерность Ч не причина: на лНижинского╗ было невозможно
попасть, хотя мы и не старались подладиться под интересы
публики. И тут не старались. Я хотел говорить на своем языке,
был готов даже к конфликту со зрителем. Вообще, лмир╗ для
меня Ч прежде всего друзья, и в этом смысле я как раз
спокоен: лБашмачкин╗ не прошел для них незамеченны. Но то,
что зрителей пока мало, все же удручает. Это болезненная
ситуация, я ее еще не проанализировал.
лБашмачкин╗, авторами (лсочинителями╗) которого вместе с
Феклистовым значатся, как и в первом проекте лБогис╗,
Алексей Бурыкин и Олег Меньшиков плюс Игорь Золотовицкий, Ч
событие с лНижинским╗ просто несоизмеримое. Говорю Ч
пользуясь различением Феклистова Ч не о качестве исполнения,
но о степени проживания. Разница наглядна: она Ч между
массивными с виду, но дутыми, легко валящимися колоннами (декорацией
лНижинского╗) и уникальным, вручную собранным Сергеем
Якуниным крохотным павильоном лБашмачкина╗. Акакий Акакиевич
заключен в пределы тесной платформы, поделенной надвое;
открывая дверь своей комнатки, он сразу же попадает в
похожий на стоячий гроб закуток своей службы. Ящики его
шкафа с другой стороны суть канцелярские ящики: невыразимо
пыльный, червиво-землистый цвет жилища сменяется ядовитым
серо-стальным с просиненной прозеленью цветом лодного
департамента╗ Ч вот и все отличие. Прочее сходно: Башмачкин
беспробудно пребывает во власти незримых сил. Его замкнутый,
абсолютно, до ночного горшка, законченный мир совершенен,
как смерть. Или как гротеск Ч художник Якунин и актер
Феклистов, возможно, читали работу Бориса Эйхенбаума лКак
сделана ДШинельУ Гоголя╗, где как раз трактуется об
удушающе-суженном гротескном пространстве. Ужас, но и
гробовая привлекательность этого мира Ч в полной
завершенности и доскональной изученности мировых законов.
При топании о такую-то половицу распахивается вон та дверца,
а при надевании очков больно цепляется правая бровь; в
течение служебного дня бумаги лезут из ящиков с ускорением
известной величины, а в конце дня сверху сыпятся бумажные
клочки и следует сказать: лОставьте меня, зачем вы меня
обижаете?╗ Бумажная шинель лкакого-то рыжевато-мучного цвета╗
поистерлась на плечах, но делу можно пособить, поставив
заплаточку.
Что-то вроде лединства с природой╗, что-то похожее на лестественного
человека╗ Ч не так ли? Башмачкин есть лишь один из предметов
мира, равнозначны остальным: до поры Феклистов так и ведет
игру, сдержанно пользуясь мимикой, обращая внимание на себя
не больше, чем на отлаженный механизм мироздания.
Хрупкий лзолтой век╗ рушится Ч весь, сразу; он и не может
погибать по частям. Собственно, спектакль Ч о рождении
человека. В Библии эта история связана с женщиной и
называется грехопадением. Но, может быть, познание и соитие
как раз утвердительны? Как раз оправдывают? Может быть,
белая струящаяся ткань новой шинели (эмблема женственного),
которая возникает внезапно в дверном проеме, Ч может быть,
она Ч благо? Ведь лишь с нею всегда согбенный Башмачкин смог
выпрямиться, смог почувствовать полет, раскачиваясь на
огромных нестрашных чучелах, а затем, ограбленным, все
потерявшим, Ч встать на сундук и потянуться куда-то вверх.
За вычетом мира остается человек: простая арифметика, если
решиться.
Феклистов тонкими, четкими линиями вычерчивает кривую чувств
своего героя: не актер, а оцсциллограф. лМимика смеха
сменяется мимикой скорби╗ совсем по Эйхенбауму, но понята и
выходящая за пределы внешнего приема подоплека гоголевского
текста. Башмачкин, изъясняющийся лбольшею частью предлогами,
наречиями и, неконец, такими частицами, которые решительно
не имеют никакого значения╗, прислушивается к чистому
детскому голосу, диктующему алфавит: вот и надежда, вот и
просветление со спасением. Безыллюзорное, современное
понимание таинства человека Ч без матафизических
сусальностей: тайна Ч в языке, язык Ч и есть человек.
Грандиозная мистерия языка, инсценируемая Гоголем, получает
исполнителя. Нет Ч оформителя идеи. Вновь Феклистов
рассказывает о человеке, находившемся за пределами
человеческого, и вновь помогает ему родиться.
Ч Я знаю, что лет десять наазад вы с друзьями хотели сделать
спекткль лпро себя╗ Ч что-то вроде исповедального хепенинга:
европейскому театру такой жанр известен. Вы записывали на
магнитофон свои воспоминания, суждеиня. Тогда оформить
материал не получилось. А если взяться за подобное теперь Ч
в чем будет разница? О чем пойдет речь?
Ч Да, думаю, о том же самом. Ведь предполагалось, что наши лсценарии╗
начинаются с детства. В принципе, сегодня к этой идее
вернуться. Дело в том, чтоЕ (Долго молчит.) Театр Ч это,
кроме всего прочего, такая жизненная ниша. Поэтому поиски и
выбор театрального языка Ч это выбор способа жизни. Тот
спектакль предполагал стирание грани между сиюсекундным
собой и театральным представлением. Мы думали о том, чтобы
можно было делать ошибки, оговорки, смеяться во время
спектакля, не держась за роль. Как бы пытались разрушить
грань между ролью и человеком. То есть пытались вслепую
подойти к тому, чем занимается Анатолий Васильев. Как
рассказать о себе объективно? Как найти для себя театральную
форму? Ч на это лезвии очень трудно удержаться всегда. А
разница?.. Ну что ж, раньше лЭмигрантов╗ мы играли в подвале,
нас не пускали за границу и водили в КГБ. Но и тогда мы
занимались чем хотели. И теперь я, в общем, в том же
положении, что и в 83-ем году. Не хожу ни на какие лЗнаки
Зодиака╗, почти не езжу на кинофестивали. У меня есть друзья,
есть режиссеры, которые продолжают звать меня в свои работыЕ
Трое детей моих пока по лавкам от голода не плачут. По-моему,
достаточно.
Он еще вспоминает, как отец всего два года назад решился
рассказать, что его семья была репрессирована (лНу,
отделались легким испугом Ч выслали их с Украины на три года
на Север╗). Рассуждает о том, что лчернуха╗ Ч уже не только
пройденный, но и подзабытый этап и теперь было бы интересно
взять лфон ДчернухиУ Ч и показать, где же мы красивые,
добрые и умныеЕ╗ . В небольшом зале на малой сцене Театра им.
Гоголя слышны мелодичное бульканье, какие-то призрачные
переливы и трезвый стук Ч прогоняется фонограмма и
одновременно ладится сложная махина декорации. Бригада
агентства лБогис╗ за работой; меньше чем через час Феклистов
на утлом лоскутке пространства одну простую идею. Ту, что
человек есть. лОн был бы оригинален и везде, ибо мыслит
по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует
сильно и глубоко. <Е> Никога не старался он малодушно
угождать господствующему вкусу и требованиям мгновенной моды,
никогда не прибегал к шарлатанству, преувеличению для
произведения большего эффектаЕ╗ (Пушкин. лБаратынский╗).
Дальнейшее Ч по тексту.
Журнал лСтолица╗,
№ 13
Михаил Смоляницкий
|