Ирина Апексимова: красивая и смелая! Горькая женщина

Она назначила мне встречу во МХАТе, в ресторане при театре. — Других мест не знаю, — сказала она, — а там удобно, и народу днем мало. Надо же, подумал я, с театром судится, а в театральный ресторан ходит. Смелая она девушка, Ирина Апексимова. Без комплексов.

— А почему я должна комплексовать? — удивляется в свою очередь Ирина, — здесь столько было выпито, столько проведено вечеров и просажено денег, что стесняться мне нечего. Да и с какой стати?

В подробности ее судебной тяжбы со МХАТом вникать я не стал. Ничего нового. Театр у нас как был, так и остается крепостным. Особенно который государственный, академический. Актеры люди подневольные, крепостные главного режиссера. Как он пожелает, так и будет. Захочет, в звезды вознесет, захочет, из звезд в 24 часа уволит. И никакие тут заслуги, звания и выслуга лет в расчет не принимаются. Смеешь выступать и требовать справедливости? Пиши заявление об уходе. А сейчас и писать ничего не надо. Просто с тобой не продлят контракт. И все тут.

С Ириной Апексимовой так и случилось. С 10 января нынешнего года она уже не артистка МХАТа им. Чехова, а вольный художник, одинокая гастролерша, странница в поисках чистого искусства. Играет где хочет и с кем хочет. Снимается на ТВ, воспитывает дочь, делает ремонт в новой квартире. Летом собирается репетировать Настасью Филипповну в спектакле, который будет ставить француз Режис Абади.

— Раньше мне казалось, вот уйду из театра, чем стану заниматься? А теперь ни одного свободного дня.

Она сидит передо мной за столиком. Худенькая бледная бунтарка в маечке, с голыми плечами, с выстриженной черной челкой. Пьет быстрыми глотками горячий чай с лимоном и односложно отвечает на мои вопросы. Она явно куда-то торопится. И мне невольно приходится подстраиваться под ее ритм. Нервный ритм пинг-понговых подач: вопрос—ответ, вопрос—ответ... Без передышки. Пришла работать, значит, будем работать. На подробности и длинные рассуждения нет ни времени, ни настроения. Начали с неприятного: не боится ли она, что после судебных разбирательств с мхатовской администрацией к ней прилипнет репутация актрисы-скандалистки?

Нет, не боится. А если чего и боится, так это старости, бедности и одиночества. В общем, того, что полагается бояться нормальным людям и артисткам тридцати с лишним лет.

— Знаете, какой это ужас: приходишь в Дом кино, а там наши бывшие звезды сидят на продавленных красных диванах. Едят бутерброды, пьют свой кофе или водку, ведут какие-то разговоры про Михалкова. Нестарые ведь еще люди, а в глазах — тоска. Работы нет и не предвидится. Денег тоже. И как, спрашивается, жить, чем жить? Вот это страшно.

— А у вас таких периодов никогда не было?

— Был.

— И как вы из него выходили?

— С трудом. В какой-то момент показалось, что мне с этой профессией надо завязывать. От отчаяния даже попыталась заняться коммерческой деятельностью — создала фирму "Юнион". Может, слышали ? Что-то в роде актерского агентства. Думала, если у самой ничего не выходит, может, начать помогать другим.

— Ну и как, помогли?

— Надеюсь, что помогла. У нас была собрана картотека на 300 актеров. Правда, в какой-то момент моя личная ситуация стала меняться. Пошли интересные предложения в кино, на телевидении. Вернулось ощущение уверенности, что я нужна, что еще не вечер. В общем, коммерческой деятельностью больше не занимаюсь. Только искусством. А "Юнион" прекрасно существует без меня.

Спрашиваю про созданный ею имидж женщины холодной, удачливой, сильной. Об этой ее новорусской богине, затянутой в кожу от Gucci и Fendi. Правда ли, что она себя такой видит?

Нет, такой Апексимову впервые увидел Денис Евстигнеев, подарившей ей в своем дебютном фильме "Лимита" два запоминающихся эпизода. Там ее накрасили, причесали, одели во что-то шикарно-фирменное и сказали: иди в кадр, соблазняй Машкова. Она и соблазнила. Веселым напором, актерским куражом, этим особым состоянием не то отчаянья, не то ярости, когда, в сущности, не знаешь, чего делать, но делать что-то надо, чтобы и товарищей не подвести и самой не выглядеть дурой. С тех пор ледяная маска бесчувственности будет скрывать на самом деле застенчивую и неуверенную в себе женщину, искренне пытающуюся соответствовать избранной роли и новой жизни. Отсюда ее стиль — подчеркнуто деловой, максимально-строгий и закрытый. Никакой дамской расплывчатости, ничего недодуманного, случайного. Черно-белая гамма, подчеркивающая прозрачную белизну кожи. Минимум косметики. Никаких украшений. Впрочем, посреди нынешней зимы и всех своих неприятностей Ира вдруг влезла в красный свитер, да так и не смогла с ним расстаться. Захотелось согреться чем-то цветным, теплым и ярким. Но это с ней бывает нечасто. Слабостей она себе почти не позволяет. За собой их знает только две, в которых сразу и чистосердечно призналась: любовь к шоппингу и хорошим сигаретам.

— Вы не пробовали избавиться от этой вредной привычки?

— Зачем?

— Ну, все-таки еще одна зависимость. К тому же, все говорят, что цвет лица...

— Цвет лица я переживу. А вот любая зависимость мне действительно невыносима. Ненавижу зависеть от чужого настроения и произвола, от денег, которых всегда не хватает, от людей, которые врут или все путают, от начальства, которое хамит, от мужчины, которого люблю... Список этот можно продолжать бесконечно. Но сигареты занимают в нем самое последнее место.

Как ей удается поддерживает форму? Никак. По крайней мере, на данном этапе нет такой необходимости. Она и так худая, дальше некуда. К тому же в любом фитнесс-клубе она не может обойтись без публики. Просто качать мышцы скучно, Апексимовой нужно обязательно это демонстрировать другим. Без театра какой же кайф?

Как и большинство героев своего первого фильма, она тоже "лимита". И не то чтобы стесняется своего провинциального одесского прошлого, но суровая серьезность ее жизненных амбиций не позволяет ей ни на минуту расслабиться. Она излучает напряжение. Ей непрерывно надо что-то доказывать окружающим и себе самой. Что она самая талантливая, самая красивая, самая ослепительная, что она хозяйка своей судьбы, что она может все. А когда выясняется, что это далеко не так, она как будто еще больше леденеет и замыкается в себе. Недаром на своих лучших фотографиях она иногда становится похожа на Грету Гарбо. Сходство не только в утонченных чертах лица, но в какой-то презрительно-печальной отстраненности взгляда и неулыбающихся губ. Словно она здесь и не здесь, с вами и где-то еще далеко-далеко. На этом эффекте построены все ее главные роли в театре: баронесса Штраль ("Маскарад") и Титания в ("Сон в летнюю ночь").

Впрочем, вполне возможно, для печали и напряжения существуют и другие резоны. Про своего мужа, актера Валерия Николаева, давно обосновавшегося в Голливуде, Апексипова говорит с покровительственной нежностью бывшего наставника, гордящегося успехами удачливого ученика. Она и не скрывает, что их одиннадцатилетний брак уже давно стал чем-то вроде партнерского союза, где за каждым закреплена своя территория, четко оговорены права и обязанности, неукоснительно соблюдаются условия.

— Вы не боитесь, что эта жизнь врозь, на два дома, а точнее, даже на два континента, может привести вас к разрыву?

— Боюсь.

— И ничего не собираетесь предпринять, чтобы этого избежать?

— Ничего.

— Могу спросить почему?

— Потому что я не могу жить в Лос-Анджелесе, в этой большой деревне, где у меня может быть только одно занятие — загорать целыми днями у бассейна и ждать мужа с работы. Мы оба пришли к решению, что нам с дочкой лучше ждать его в Москве. К тому же мне не идет загар.

— Получается, что в ситуации выбора — карьера или семья — вы выбираете карьеру.

— Можно и так сказать. Для меня сегодня важнее всего работа.

— А дочь?

— Она всегда при мне.

— Извините, а как же личное счастье?

— Наверное, это прозвучит глупо, но, когда я жила в Одессе, там для всех женщин пределом мечтаний считалось выйти замуж за моряка. Потому что он по полгода находится в плаванье, потому что привозит из-за границы разные шмотки и деньги, потому что это совсем другой уровень жизни, чем у не моряков. Ну, в общем, чего тут объяснять? Вот и сейчас я себя чувствую замужем за моряком. Со стороны, может, это и не очень похоже на счастье, но в Одессе меня бы поняли.

— Каким самым памятным был подарок, который сделал для вас Валера?

— Когда он прилетел в Москву всего на один день из Лос-Анджелеса на пятилетие нашей дочери. Я тогда жутко на него обиделась. Представляете, все-таки пять лет — какой-никакой, а юбилей. Кажется, в тот день все позвонили ее поздравить, кроме, разумеется, родного папаши. Но вдруг звонок по телефону и знакомый голос спрашивает: "А чего это ты машину сегодня не помыла?" "Какая машина, — кричу я ему в трубку, — твоей дочери пять лет, а ты непонятно где ходишь. Неужели трудно поздравить ребенка!" "Трудно, — прерывает он мой монолог. — Лучше выгляни в окно". (Мы раньше жили на первом этаже.) Ничего не понимаю, но на всякий случай отодвигаю занавеску и вижу: Валера стоит прямо у меня под окнами с мобильным телефоном и смеется. Счастливый, что так меня разыграл. А на следующий день он должен был лететь уже обратно.

— А сейчас что бы вас больше всего обрадовало?

— Много-много денег.

— И что бы вы стали с ними делать?

— Отдала бы долги. И купила бы себе флакон любимых духов Mondrian. Они дорогие. Продаются только в одном единственном месте на земле — в гостинице с тем же названием в Лос-Анджелесе. Перед тем как идти сюда, я ими подушилась. Слышите запах?

Запах у Mondrian был очень уютный, домашний, сладкий и, как мне показалось, совсем не подходящий к облику self made woman.

— Горькая-горькая женщина, пахнущая венской булочкой.

— Наверное, это я и есть.

http://www.domovoy.ru/arc/Wcce3b9d9a9fa7.htm

Сергей Николаевич